Палачи цинично похвалялись своим умением убивать с первого выстрела. Агентурные материалы наблюдения за работниками Новониколаевской тюрьмы (исправительно–трудового дома № 1) свидетельствовали о том, что её начальник И. Е. Азарчик вместе с помощниками избивает арестованных, каждый день пьянствует и постоянно ездит в притоны к проституткам. Кучер Азарчика В. Борисовский в мае 1923 г. показал, что 30 апреля начальник тюрьмы вывел водвор связанного заключённого А. М. Никольского, приговорённого по ст. 60 и 66 УК РСФСР губсудом 23 марта к высшей мере наказания. Осуждённого «шпиона» посадили в коляску, куда забрались Иосиф Азарчик, его помощник Шереметинский и три надзирателя, после чего все уехали. «На другой день мне товарищ Азарчик говорил: „Вот вчера был интересный случай — расстреляли Никольского, неживучий, стерва, как ударил [его из нагана] в затылок, так не пикнул, а Шереметинский выстрелил уже в мёртвого". На мой вопрос, куда его дели, Азарчик ответил: „Бросили в Обь караулить воду"»39.
Таким образом, традиция убивать пулей в затылок с последующим контрольным выстрелом установилась достаточно рано, также как и «захоронение» где–нибудь в ближайшей реке. Чтобы гарантированно избавиться от трупов, в Ангару были сброшены тела адмирала А. В. Колчака и главы колчаковского правительства
В. Н. Пепеляева. В декабре 1920 г. тюменские чекисты печатно оправдывались в связи с расстрелом и сбрасыванием в прорубь на р. Туре 17 трупов расстрелянных — об этом сразу узнало местное население, которое громко негодовало по поводу большевистских
зверств40.
Большого мастерства в ремесле палача достигали и обычные оперативники. Расследовавший убийство Павлика Морозова помощник уполномоченного Тавдинского райаппарата ОГПУ по Уралу Спиридон Карташов в 1982 г., будучи персональным пенсионером, дал интервью писателю и исследователю Юрию Дружникову. Этот чекист, не достигший каких–то заметных постов и уволенный из «органов» как эпилептик, вспоминал: «У меня была ненависть, но убивать я сперва не умел, учился. В гражданскую войну я служил в ЧОНе. Мы ловили в лесах дезертиров из Красной армии и расстреливали на месте. Раз поймали двух белых офицеров, и после расстрела мне велели топтать их на лошади, чтобы проверить, мертвы ли они. Один был живой, и я его прикончил. ...Мною лично застрелено тридцать семь человек, большое число отправил в лагеря. Я умею убивать людей так, что выстрела не слышно. (...) Секрет такой: я заставляю открыть рот и стреляю [туда] вплотную. Меня только тёплой кровью обдаёт, как одеколоном, а звука не слышно. Я умею это делать — убивать. Если бы не припадки, я бы так рано на пенсию не ушёл»41.
Нередко на счету видных чекистов–оперативников первых лет советской власти были многие десятки и сотни исполненных приговоров. Осенью 1921 г. начальник Секретного отдела Новониколаевской губчека К. Я. Крумин так характеризовал работу начальника Секретно–оперативного отдела и зампреда губчека С. А. Евреинова: «Тов. Евреинов лично принимал участие и проявлял максимум энергии в раскрытии нескольких белогвардейских организаций. Сам лично расстреливал участников в количестве нескольких сотен человек. (...) Кто думает бросить тень сомнения на таких революционеров, тот враг Революции». Малограмотно, но ещё более эмоционально высказался, в свою очередь, о заслугах Карла Крумина сам Сергей Евреинов: «...Отправляя на тот свет десятки сволочи, безусловно, его место в рядах РКП!».
Сам Крумин похвалил себя в следующих выражениях: «В результате моей упорной работы в чека расстреляна масса видных белогвардейцев. Сам лично участвовал и действительно раскрывал: во Владимире — белогвардейскую организацию „Владимирский офицерский батальон". В Омске: „Организацию полковника Орлеанова — Рощина", организацию офицеров „Самозащита", и в г. Новониколаевске: „Сибирское Учредительное Собрание", организацию „Союз мира" (офицерскую), организацию белоэсеровскую „Сибирско–Украинский союз фронтовиков". (...) Интересующимся моей личностью советую обратиться за справками в архивы чека [о] расстрелянных белогвардейцах и [спросить] у уцелевших в лагере. Обычно белые меня не любят и считают сволочью, а это равносильно ордену Красного Знамени от Рабоче–крестьянского правительства».
Следственные дела говорят, что в Новониколаевске в казнях весны и лета 1921 г. обычно вместо коменданта участвовал С. А. Евреинов, но иногда его подменял секретарь коллегии губчека И. Е. Богданов, бывший начальник Сибмилиции. Изувер Евреинов, перенёсший в 1920 г., работая в Омской губчека, психическое расстройство, был большим педантом: непременно указывал дату расстрела с точностью до минуты, писал чётко, расписывался лихо, с росчерком.. ,42
Место казней в провинциальных актах о расстрелах фиксировалось обычно приблизительно. В начале 1920–х гг. оно чаще всего не указывалось вовсе. В 1930–х гг. в зависимости от местных условий могли расстрелять в тюрьме, а потом вывезти труп для захоронения на кладбище. Так, 3 сентября 1933 г. два человека, осуждённых по указу от 7 августа 1932 г., были расстреляны «в расположении Барнаульского домзака». Однако очень часто хоронили прямо на месте казни где–нибудь в укромном месте. 19 октября 1932 г.
в с. Западный Сузун Лушниковского района Запсибкрая «на местном кладбище в расстоянии 1–го км от села» расстреляли осуждённого местный райуполномоченный ОГПУ И. Л. Будкин заодно с запасным членом крайсуда Наумовым и райпрокурором А. К. Потёмкиным. Работники комендатуры полпредства ОГПУ по Запсибкраю 11 апреля 1933 г. составили акт о расстреле 84 человек, осуждённых по делу «заговора в сельском хозяйстве», отметив, что порученное дело было «исполнено в 24 часа за городом [Новосибирском]». Вот примеры за 1934 г.: «расстрелян и похоронен на новосибирском кладбище», «тело Данилова предано земле, г. Томск», «приговор исполнен путём расстрела в поле на Каштаке около Томска». Часто расстреливали в 1934 г. в сёлах–райцентрах Западно–Сибирского края: Мошкове, Болотном, Алтайском. В 1935 г. расстрелянных уголовников работники оперчекотдела Сиблага в г. Мариинске хоронили в «северной стороне» городского кладбища43.