Процедура: исполнение смертных приговоров в 1920-1 - Страница 3

Массовые расстрелы, которые осуществлялись тройками в первой половине 1930–х гг., также были строго секретными. В июле 1937 г. приказ НКВД СССР № 00447, положивший начало «массовым операциям», особо предписывал сохранять полную секретность с вынесением и объявлением приговоров троек. В соответствии с директивой НКВД СССР № 424, подписанной М. П. Фриновским, лицам, осуждённым тройками и двойками, приговор не объявлялся — чтобы избежать возможного сопротивления, — и о расстреле они узнавали только на месте казни. (Неизвестно, существовала ли подобная директива в практике ЧК, но и в первые годы советской власти, и в начале 30–х годов осуждённых зачастую «ликвидировали», не сообщая им о приговоре: конечно, с той же целью — не допустить сопротивления.)

Наркомвнудел Татарской АССР А. М. Алемасов 25 августа 1937 г. отдал распоряжение начальнику Чистопольской опергруппы П. Е. Помялову расстрелять десятерых осуждённых. Алемасов особо указал, что объявлять осуждённым решение тройки не нужно. Это правило часто действовало и в отношении тех, кого судила военная юстиция — тайные приговоры к высшей мере наказания выездной сессии Военной коллегии Верхсуда СССР, вынесенные в Орле в августе 1938 г., маскировались словами председательствовавшего на заседаниях А. М. Орлова: «Приговор вам будет объявлен».

В Новосибирске работники военного трибунала говорили обвиняемым, что приговор им будет объявлен в камере.

Специфическим образом в 1937–1938 гг. оформлялись приговоры на многих видных сотрудников НКВД, в том числе бывших. В их следственных делах отсутствуют как протоколы об окончании следствия, так и приговоры. Чекистов уничтожали в так называемом «особом порядке»: после утверждения Сталиным и ближайшими членами его окружения расстрельного приговора жертву без всякой судебной процедуры несколько дней спустя выдавали коменданту военной коллегии Верховного Суда СССР с предписанием расстрелять. Все эти предписания выполнялись от руки, что говорило об особой секретности данной категории расстрелов. В качестве основания для приведения в исполнение приговора в подшитой к делу справке давалась глухая сноска на некие том и лист. Когда исследователи получили в своё распоряжение 11 томов «сталинских списков», то оказалось, что номера томов и листов из справок полностью совпадают с номерами тех томов и листов данных списков, где значились фамилии осуждённых6.

Что касается объявления о судьбе расстрелянных по 58–й статье УК, то с 1937–1938 гг. родственникам дежурно сообщалось об осуждении их на «десять лет лагерей без права переписки». Новосибирский облпрокурор А. В. Захаров в 1940 г. критиковал этот порядок как дискредитирующий прокуратуру, ибо многие родственники, запросив ГУЛАГ и получив официальную справку, что такой–то среди заключённых не числится, добивались от работников НКВД устного признания о том, что осуждённый на самом деле был расстрелян, а потом устраивали скандалы в прокуратуре и, жаловался Захаров, обзывали прокурорских работников «манекенами»7.

Публикация 383 сталинских расстрельных списков показала, что многие лица, попавшие в них, приговаривались к высшей мере неоднократно. Часть из них продлила себе жизнь сотрудничеством с НКВД. Так, внутрикамерный агент С. Е. Франконтель был осуждён по первой категории 27 февраля и 27 марта 1937 г., а его новосибирский коллега Б. М. Оберталлер –27 марта 1937 г. и 20 августа 1938 г. Подчас даже двойное включение в расстрельный список не означало уничтожения узника. Ведущий агент–провокатор новосибирской тюрьмы С. Е. Франконтель был жив и в 1940 г., а бывший секретарь Алтайского губкома РКП(б) Я. Р. Елькович, с 1936 г. работавший внутрикамерным агентом УНКВД по Свердловской области, 27 февраля и 19 марта 1937 г. включался в списки осуждённых к В М Н , но впоследствии был приговорён к лишению свободы. Что касается известного агента–провокатора Ольги Зайончковской–Поповой, много лет доносившей на Тухачевского и других крупных военных, то она, попав в расстрельный список от 31 августа 1937 г., тоже уцелела: использовалась в качестве внутрикамерного осведомителя, а в 1939 г. была освобождена.

Многие известные деятели, по инициативе Сталина, неоднократно вычёркивались из одних списков, чтобы потом попасть в другие. Вероятно, что и они тоже оказывали услуги следствию. Так, начальник Санитарного управления РККА М. И. Баранов с ноября 1937 г. по март 1938 г. оказывался в расстрельных списках пять раз и был казнён 19 марта 1938 г. По три раза в них зафиксированы фамилии наркомпроса А. С. Бубнова (известно, что его подсаживали в камеру к П. П. Постышеву), комиссара госбезопасности Л. Г. Миронова, цекиста Н. А. Филатова (по некоторым сведениям, донёсшего о «совещании за чашкой чая», на котором в 37–м ряд членов ЦК обсуждали вопрос о снятии Сталина), наркома В. Н. Яковлевой, причём последней высшая мера в апреле 1938 г. была заменена на 20 лет заключения (это была награда за показания против Н. И. Бухарина на процессе «правотроцкистского блока»), В 1941 г. Яковлева снова оказалась в подобном списке и погибла в числе 1 57 узников Орловской тюрьмы".

В расстрельных списках, подготовленных для региональных троек, мог оказаться человек, уже умерший в тюрьме, что выяснялось только при составлении списков на приведение приговора в исполнение. Такие случаи фиксировались повсеместно, а на Колыме из осуждённых к высшей мере тройкой УНКВД по Дальнему Северу свыше 40 человек умерли до приведения приговора в исполнение, что было связано с сильным истощением заключённых–лагерников, которые составляли основной контингент осуждённых к расстрелу колымчан.